От чумы до Эболы: следы эпидемий в мировой культуре

В XIV веке в Италии появляются чумные доктора — врачи, специализирующиеся на лечении чумы. В исцелении больных они не сильно преуспели, но образ чумного доктора закрепился в венецианских масках и в одноименном образе персонажа комедии дель арте. Знаменитая «клювастая» маска доктора должна была не только отпугивать болезнь, в ее «нос» закладывались лекарственные травы, которые защищали врача от чумного запаха и препятствовали его заражению. В итальянской комедии масок, наряду с Арлекином и Коломбиной, появляется и маска Доктора. И хотя во многих произведениях речь идет не о медике, а о докторе юридических наук, маска его — непременно с длинным носом.

Слово «лазарет» пришло во многие языки мира из зачумленной Италии — Lazzaretto Vecchio, остров в Венецианской лагуне, был местом захоронения погибших от эпидемии, здесь же проходили карантин суда, которые потенциально могли занести заразу в город. Кстати, слово «карантин» также относится к эпохе «черной смерти»: quaranta, то есть «сорок» по-итальянски, именно столько дней должно было стоять судно на якоре вдали от берега.

Эпидемия чумы усугубила в европейском искусстве темы смерти, страдания, жестокости и безумия. В эпоху «черного мора» появляются аллегорические сюжеты «Пляска смерти», «Триумф смерти», «Трое живых и трое мертвых», которые со временем превратились в отдельный синтетический жанр.

«Пляска смерти», наиболее популярный сюжет о ничтожности человеческой жизни и равенстве перед лицом смерти, появляется и в живописи, скульптуре, книжных гравюрах, и в литературе (первые «Пляски смерти» представляли собой рифмованные девизы к рисункам). Позднее к этой теме обращались Гёте, Бодлер, Рильке, Мейринк, Брехт и др. Британская группа Iron Maiden посвятила этому сюжету 13-й студийный альбом Dance of Death. Спектакль «Пляска смерти» по одноименной пьесе А. Стриндберга идет на мировых театральных подмостках. В кинематографе мотив «Плясок смерти» звучит в фильме И. Бергмана «Седьмая печать».

Столкновение с такой масштабной бедой и чувство полной незащищенности доводило людей до отчаяния. «Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от излишеств сильно помогают борьбе со злом», — пишет Боккаччо. Далее автор говорит о тех, которые «утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается — вот вернейшее лекарство против недуга». Это первые страницы «Декамерона», действие которого разворачивается как раз во время эпидемии. Сам Боккаччо пережил «черную смерть», но потерял отца и дочь. Мрачное время чумы становится фоном для любовных новелл.

Два произведения особенно ярко, хотя и по-разному изобразивших эпидемию чумы, принадлежат перу Даниэля Дефо («Дневник чумного города») и Алессандро Мандзони («Обрученные»). Действие романа Дефо происходит в Лондоне, в 1665 году. Сам он пережил чуму в возрасте пяти лет. «Обрученные» — первый исторический роман в итальянской литературе, одно из наиболее читаемых произведений XIX века. События романа, любовная драма, разворачиваются в Милане во время эпидемии чумы.

В средневековом искусстве чума изображалась в виде стрел, которые Бог посылает на землю. Возможно, это усилило культ святого Себастьяна как защитника от чумы, ведь стрелы лучников так и не погубили его. Не удивительно, что тема Святого Себастьяна становится популярной в искусстве Возрождения.

Так как причину мора видели в грехах и неправедной жизни, издавалось множество ограничительных законов, в том числе распространявшихся на правила ношения одежды. В некоторых регионах женщинам строжайше запрещалось носить мужское платье: это, кстати, стало одним из тяжких обвинений, выдвинутых Жанне д’Арк.

В русском языке слово «чума» переросло свое основное значение: это и любая повальная болезнь, и бедствие, несчастье, и какое-либо пагубное свойство (например, «коричневая чума» о нацизме). В словаре В. Даля можно встретить слово «чумить» (одурять, лишать памяти) и «чуметь» (дуреть, бредить). «Чума» может употребляться и просто как бранное слово, но также и в значении родственного «чумовой» — безумный, сумасшедший, невероятный, зачастую и с положительным оттенком. Восклицательное «очуметь» как выражение удивления и восторга часто употребляется и сегодня.

Широкое смысловое поле слова «чума» лежит в основе одноименного романа Альбера Камю. Описывая эпидемию, автор аллегорически изображает всё зло XX века: нацизм, войну, фанатизм, «болезни» общества, поражающие человечество.

Холера, в отличие от чумы, не оставила столь богатого списка интерпретаций средствами искусства, но закрепилось в языке. Холерой называют язвительного, желчного человека, «холерик» однокоренной «холере» — получил имя по тем же признакам. «Холера» — ругательство в самом широком смысле. В польском языке «cholera» — один из самых распространенных способов выказать недовольство, как русское «блин». Крайнюю степень возмущения выражают фразой «cholera jasna!» (буквально – ясная холера).

Одной из популярных иллюстраций к теме эпидемий является полотно швейцарского символиста Арнольда Бёклина «Чума» (1898). С самой чумой автор, правда, не сталкивался, но ему и его семье довелось пережить эпидемию холеры в Мюнхене, которая началась в 1873 году, поэтому в 1874 году художник переезжает во Флоренцию.

Испанский грипп, поразивший мир в 1918–1919 годах, считается самой обширной пандемией гриппа за всю историю человечества: за полтора года число заразившихся достигло 550 млн человек. Австрийский художник Эгон Шиле перед смертью создал одну из самых мрачных картин — «Семья». На холсте он изобразил свою жену, которая погибла от «испанки» на шестом месяце беременности, своё неродившееся дитя и себя. Художник умер от гриппа через несколько дней после супруги.

Туберкулез, который еще в XIX веке считался приговором, на страницах художественной литературы обрел романтический ореол. Этим «благородным» заболеванием авторы одаряли своих персонажей. Самые нежные, идиллические новеллы заканчиваются смертью от чахотки (Тургенев, Бунин, Чехов), для придания драматического пафоса достаточно было наделить героиню кровавым кашлем. Едва ли не у каждого русского автора XIX века можно встретить персонажа, который болен туберкулезом. Это характерно и для зарубежной литературы: роман Ремарка «Жизнь взаймы» начинается с мотива обреченности в соответствующем санатории. У Пушкина образ «чахоточной девы» выражает особую красоту: «…Улыбка на устах увянувших видна;/ Могильной пропасти она не слышит зова;/ Играет на лице еще багровый цвет./ Она жива сегодня, завтра нет». Не стоит забывать, скольких авторов унесла болезнь. От туберкулеза в разное время погибли Фридрих Шиллер, Джейн Остин, Эмилия и Шарлотта Бронте, А. П. Чехов, Илья Ильф, Франц Кафка, Джордж Оруэлл, Ромен Роллан и другие.

Тема СПИДа не обрела канонических форм в искусстве. Большинство культурных инициатив, связанных с ВИЧ-инфекцией, несут деятельный и акционный характер, так как проблема эпидемии до сих пор актуальна и имеет социальные причины, современные художники используют новые формы: инсталляции, перформансы. Основная их цель — привлечение внимания.

Несмотря на довольно частое появление в кинематографе ВИЧ-инфецированных персонажей, лишь в немногих из картин вирус становится темой (как правило, сопряженной с другими: наркомания, гомосексуализм, социальные трудности). К таким относятся многие фильмы Педро Альмадовара, оскароносный «Даллаский клуб покупателей», «Близкий друг» Нормана Рене, «Джиа».

Мотив эпидемии, пандемии, мгновенного распространения болезни, нашел свою нишу в кинематографе и лег в основу сюжетов триллеров и фильмов-катастроф. Необходимость в кратчайшие сроки создать противоядие, обнаружить очаг вируса, не допустить распространение заразы — всё это способно невероятным образом нагнетать напряжение. К классическим образцам этого жанра можно отнести «Эпидемию» Вольфганга Петерсена, «Заражение» Стивена Содерберга и легендарный «Перевал Кассандры» с Софи Лорен. Тема вируса звучит и в картинах, повествующих о зомби, инопланетном вторжении и биологическом оружии.

Заболевание, о котором много говорится на сегодняшний день, уже было проиллюстрировано мировым кинематографом: режиссер фильма «Синдром Эбола» Хермана Яу (1996 год, Гонконг) использует вирус Эбола как орудие мести своего героя. За последние полгода в сфере документального кино появилось много лент, посвященных лихорадке Эбола, которые наводят страху не меньше, чем художественные триллеры на тему пандемии.